ДВА МІРИЛА – БІБЛІОТЕКИ Й ТРАКТИРИ

Продовжуємо друкувати фрагменти з надзвичайно цікавої книжки «Подоль. Записки проезжего», виданої 1866 року в Києві. Автор нотаток сховався за підписом «И-товъ». Попередні публікації вміщено в «ПОДОЛЯНИНІ» від 1 та 8 листопада.

Говорят, что книжные лавки, библиотеки, количество выписываемых журналов есть мерило умственного развития города. Взглянем на это мерило. Книжных лавок в Каменце две, разумеется, польские, потому что русский элемент слишком слаб, чтобы поддержать и одну полку с книгами; чиновники – потребители книг очень плохие, капля торгового сословия из русских не занимается этой «пустяковщиной», как и в России. Евреи, кроме молитвенников своих, ничего не читают, а тем более не покупают для чтения. По причине той же разрозненности народностей, не имеется и библиотеки (Російську публічну бібліотеку в Кам’янці-Подільському відкрили в рік виходу нотаток І-това. – О.Б.). Существует легенда, будто есть библиотека из старых монастырских книг, будто к этой библиотеке причислен чиновник, который там и живет, мне показывали даже окна этой библиотеки близ доминиканского костела, но известие показалось мне так невероятным, что я не пробовал войти.

При гимназиях, как всем известно, должны быть ученическая и учительская библиотеки. Не могу ничего сказать о последней, первая же не должна быть в блестящем состоянии, если судить по отзывам учеников. Польская часть ее гораздо в лучшем состоянии, судя по книжкам, которые я видел у мальчиков. Кажется, этим обязана она пожертвованиям частных лиц. Для русской части библиотеки, говорят, известное здесь русское лицо, получившее по наследству огромную библиотеку, намерено часть ее пожертвовать для гимназии. Я не видал канцелярской переписки по этому предмету и не ручаюсь за факт.

Здесь особенно это было бы кстати, чтобы не смеялись над индифферентизмом русских и заботах только о желудке. Смешно было бы ожидать от польской аристократии благодетельствований русскому юношеству. Здесь есть, впрочем, пансион для благородных девиц, есть училища и даже еврейские.

Обратимся теперь к более существенному мерилу развития местного населения – к трактирам. Училища можно завести без всякой потребности местных жителей, библиотеки можно открыть, и они будут стоять невредимо, но попробуйте без потребностей города устроить порядочную гостиницу.

Кто бывал в русских провинциальных трактирах, ел бифштекс, котлеты с горошком и поросенка под хреном, тот найдет большую разницу со здешними трактирами, начиная от обстановки до сущности. Во-первых, отсутствие чайных столиков и чаепийцев, также и половых. Чаю здесь не пьют в трактирах, а прислуга большею частью женская. Трактиры русские – по преимуществу, чайни; польские – обеденные столы с вином, кофеем… В русских трактирах посетители извозчики, кучера, крестьяне… Здесь этому классу идти незачем: есть – дорого, пить – нечего; извозчики – жиды и не могут есть трефного христианского, крестьяне приучены только к шинкам, да и панны (прислуга) женировались бы (соромилися би. – О.Б.) подавать и служить деревенским подрядчикам, приказчикам и другим лицам среднего рода, хотя я уверен, что эти лица не подумали бы ни о чем скандальном, и разве только на первый раз сказали бы: «вишь ты, барыня служит!». Вот за высший класс моих соотечественников я не поручусь. Наш брат иной, в первый раз, просто иногда есть не может, амурство одолевает – нельзя: женщина близко, и как чисто одета, и не дурна, и глазки делает…

Бывало войдешь с товарищами в заведение не стесняясь: «Ну, что, господа, будем?» – «Эй! Да скорее! Я люблю скоро!» – «Какая милочка!» и следует за фразой вольное движение. Только минут через пять замечаешь, что за другим столом сидят, тоже обедают, человек десять; разговаривают между собою не громко, требуют того, другого: «Проше з ласки твоей!». Они как будто не замечают нас, даже не смотрят в нашу сторону, продолжая свой разговор; но каждый из нас чувствует, что нас видят и слышат, и что они думают: это так и быть должно. И делается нам неловко кричать и повелевать, и как-то странно раздается уже: «прошу вас дайте» вместо: «да ворочайся же ты!».

И мы утихаем, ведем себя, как последние рябчики, уходим без стука и звона, обходимся без хватаний… Это странно – однако, правда.

Теперь трактирная жизнь смолкнула, содержатели беспрестанно банкротятся, число заведений уменьшилось из шести до двух. Жизнь общества имеет неотразимое влияние на трактиры. Но когда-то для них было великолепное время после тридцатого года. В трактирах пили, гуляли, давали обеды и не только пили, но и напивались… Увидя, что и болтовня вещь не безопасная, общество сжалось, заперлось в деревнях, выжимая панщину, прикупая имения; потому в город заглядывали редко – трактиры стали падать. Теперь серьезные, задумчивые лица входят в трактир с такою же сдержанностью, как в костел; они пьют и едят, как будто обряд совершают, как будто на хорах залы есть кто-то, которого беспокоить не деликатно. Худая пожива трактирам от таких людей. Вот целая группа за столом большею частью, незнакомых лиц, в черном; несколько с бородами, есть даже в чуйках (верхній чоловічий одяг із темного сукна, прямого крою, поширений серед міщан – О.Б.) и крестьянских свитках толстого сукна. Против одного из них судьба поместила какого-то приезжего в немецком платье и выбритого, где следует. Проезжий сидел с важностью, как обыкновенно барин в русском трактире. Инстинктом русского я постиг, что это особа, но прислуживающие девушки не обратили на это внимания и без особого уважения, только по обязанности, подавали ему блюда. Особа фыркала. Один из крестьян начал разговор о чиновниках в самых нельстивых выражениях.

– Вы не знаете, – обращается особа к разговаривающему, – может быть, между вами есть и чиновники.

Он обвел глазами и объявил свое звание, и ни одна физиономия не представляла залогов к сочувствию. Он опять взглянул, убежденный, что вот, вот кто-нибудь заговорит: «издалека изволите ехать? Давно пребываете з нашем городе!». Так было с ним в Я*, в Т*.

– А вы, милостивый государь (он обращался к чуйке напротив), может быть, и никакого чина не имеете?

– А що правда, то правда, – начала чуйка, – а слухайте вы, человиче… Но я буду продолжать по-русски. Я всегда был хозяином халупников, никогда работником, наймаком, никому не служил. Не говорю, что служить, работать оскорбительно, служил бы и сам, если бы был беден, экономом, приказчиком стал бы служить, что же делать; но я не понимаю, чем же тут хвалиться?

Особа встала, что-то пробормотала о том, что здесь нельзя обедать, и вышла. Теперь она, вероятно, и говорит, что Каменец дрянной город, особенно трактиры, особенно общество…