ЩОДЕННИК ФРОНТОВИКА

28 октября 1943 р.

Прочел Мамина-Сибиряка рассказы («Приемыш», «Богач и Еремка» и др.) Какая прелесть! Какие красочные, ароматные рассказы…

4 ноября 1943 г.

Сегодня впервые наступила зима. Выпал ночью первый снег и затем подморозило.

5 ноября 1943 г.

Ездил в командировку в штарм (штаб армии – РЕД.). Видел в Буяново Аню. Проводила меня, не так хотелось встретиться, но ничего не поделаешь – война.

2 декабря 1943 г.

Прибыл в 761 Армейский пушечный артиллерийский полк и назначен командиром 2-й батареи. Все. Нагулялась птичка, пора и в клетку. Снова начинается фронтовая жизнь.

7 декабря 1943 г.

Сегодня едем в зимние лагеря. Говорят, на месяц. Уже совсем собрались, да потом отложили на несколько часов. Делать нечего, пишу. За эти дни послал всем друзьям и знакомым письма.

Боже, как мне до этого хотелось съездить в Полом, повидать Улю, Дору, бабушку. И был однажды такой моментик, да я сплоховал – побоялся смотаться. Получил от Ани Берниковой письмо. Уверения, клятвы. «Я почувствовала, – говорит, – словно что-то потеряла в жизни». Дурная девка, слабохарактерная. Из-за этого все и получается. Может, за это-то я и люблю ее. А все-таки как много в ней хорошего. В общем, славная дивчина. Только в руках надо держать. А толк будет.

25 февраля 1943 г.

Анекдот:

Врач, проходя по палате, показал на одного больного и сказал: «В мертвецкую». Санитары его понесли. По дороге в мертвецкую он проснулся. «Куда вы меня тащите?» – «В мертвецкую». – «Вот, братцы, да я ведь жив». – «Рассказывай, доктор сказал, что умер, – значит умер», и понесли дальше.

9 марта 1944 г.

История моего ранения.

3 февраля 1944 г. Наш 761-й АПАП находится в 12-15 км юго-восточнее Витебска. В 9 часов началось наступление. Сигнал дала «катюша», выбросив сноп огненных смертоносных  гостинцев. И вот заухало, заохало, зататакало все кругом. Оборотись назад и видишь море вспышек. В общий вой снарядов вдруг врежется характерный шум «катюш» и «ванюш», и тогда из-за облака дыма видишь летящие вверх, а затем над твоей головой искрящиеся, словно огненные змеи, перегоняющие друг друга, хвостатые снаряды «РС». Немец притих. У немца все заволокло густым серым дымом. Наша артподготовка подходт к концу. Батареи беглый огонь сменяют на методический. И вот в просветах дыма видны рассыпанные группы нашей пехоты, она пошла в атаку и заняла уже первую траншею немцев.

Жаль, мало пехоты. Побольше бы. То здесь, то там мелькают темные пятна – танки. С нами действует 2-й Тацинский танковый корпус, вооруженный трофейными немецкими танками, «пантерами» и «фердинандами». В лощинах видно около 2-х десятков таких танков. Они  медленно ползут вперед один за другим, размешивая и без того густую грязь. 2 танка, командирские, стоят за нашей высоткой. У нас на высотке – сплошной муравейник. Много начальства. Здесь КП командира корпуса и многих других солидных начальников. От нарытых землянок и траншей – сплошная глинистая желто-густая грязь.

С 11 часов стали приводить новых пленных. Сначала одного, второго, потом сразу трех… И еще, и еще. Молодые, здоровые, черти. Некоторые в очках. Как отличны от наших они в своих пилотках, узких зеленых куртках и брюках. Один еврей ведет допрос по-немецки. Потом их тут же уводят дальше в тыл, – в штаб армии, наверное.

Стою в ячейке, наблюдаю за полем боя. Звонит зуммер телефона, беру трубку. Звонит ГРИЦЕНКО – начальник штаба дивизиона. Получаю приказ: взять всех своих разведчиков и радиостанцию, отправиться вперед, связаться с пехотой и передавать обстановку. Когда надо будет, вести огонь по радио. Делать нечего, собираю людей и иду.

Продолжение 10 марта 1944 г.

Немец ведет нервный, слепой огонь (за перелесками ему не видно). Проходим бывший наш передний край, минуем шоссе, где стоит наш подбитый танк. Около него лежит бледный раненый и монотонно стонет. Вот и первая немецкая траншея. Как страшно было это место накануне. Теперь здесь уже расположились какие-то бойцы, заняли землянки и начинают вытаскивать «трофеи». Один тащит полбуханки немецкого белого хлеба. Немецкий хлеб по цвету – средний между нашим черным и белым. А по вкусу – какой-то кислый и невкусный. Так говорят, я не пробовал. Знаю только, что мои ребята попробовали и побросали. Вслед появляются банки с гуталином, тюбики зубной пасты, зубные щетки и прочая дребедень. Кончился наш перекур, пошли дальше, растянувшись по узкой дороге.

Вот и Качинки – крошечная деревушка из 4-5 домиков, которую тщетно я хотел увидеть с НП. Фрицы настроили прочных блиндажей вокруг, разломав дома. У блиндажей много убитых немцев, накрытых минометами нашими.

Прямо передо мной на дороге, по которой мы идем мимо блиндажей, лежит оголенный немецкий офицер. Кто-то снял с него штаны вместе с кальсонами. Молочно-белое тело поразило меня своей выхоленностью. У немца пробита голова. Неподалеку на снегу валяется пачка фотокарточек. Я взял, посмотрел. Действительно, фрицы любят фотографироваться. На карточках изображен быт немецких солдат. Здесь фрицы у пулеметов, в землянках, на кухне, за разборами подарков, на отдыхе, за чтением писем и т.д. Я посмотрел и выбросил. Оставил одну – «доброе» немецкое семейство снято за домашним столом. Полная немецко-бюргерская идилия…

Спускаемся в овраг, минуем ручей и двигаемся по лощине, прошли лес. Радисты раскинули свои тенета, вызывают своих.

Немец яростно бьет из орудий слева от нас, со стороны Букштын. В овраге чувствуем себя в полной (относительно) без-

опасности. Связи нет, мы курим, кто-то жует хлеб. Очевидно, там, в штабе дивизиона, просто не включились. Черт его знает, почему нет связи. Через наши головы летят один за другим снаряды – и наши, и немецкие.

Пехота заняла оборону слева, лицом к деревне Букштыны.

Это – второй эшелон. Где же первая наша линия? Остановились справа от нашей пехоты в лесу. Как-то пусто, тихо, глухо. Где же наша первая линия? Или этот лес нейтральный что-ли? Не поймешь – рядом слева наша подошедшая пехота, а здесь, в каких-нибудь 150 метрах вправо – пустота и тишина.

Лейтенант БЕРЕЗИНЕЦ, мой командир взвода управления, поднялся на бугор, но за соснами ничего не видно. Приказал радистам связыватья. Решили с Березинцем идти вперед на разведку. Надо выйти на противоположную опушку леска, посмотреть. Тут всего метров 100. С нами пошли старшина ЕРШОВ – помкомвзод, Сережа МАНЕРОВ – мой адъютант и друг, командир вычислительного отделения, старший сержант, а также КОТЕЛЬНИКОВ. Спустились с горки и пошли по дороге. Прошли метров 70. В лесу до жути тихо и как-то мертво. Дорога, видно, когда-то торная, теперь заросла и чуть видны следы на снегу. Вот раздвинулись сосны и мы увидели большую поляну, скрытую снегом. Справа из-за сосен виднеется несколько домиков, точно прижавшись один к другому. Я не знаю, есть ли вообще «шестое чувство», но именно инстинктом мы чувствовали что-то жутко нехорошее при виде этих домов. Вдруг метрах в 200 впереди по дороге через белую, покрытую снегом поляну промчался немецкий танк, а на нем – 6-7 немцев. Все в новых белых маскхалатах, и танк – тоже белый. Танк остановился за домиками, немцы спрыгнули с него… Тут меня и ранило.

…Вдруг я почувствовал на одно лишь мгновение, как словно сильным электрическим током пронзило мою левую ногу, затем сильно закружилась голова и я почувствовал как проваливаюсь куда-то в пропасть, падая все ниже и ниже…

26 декабря 1945 г.

КУБАНКА

Тихо веял ветерок над Волгой,

Загоралась акварель зари,

Я хочу, любимая, немного

Обо всем с Тобой поговорить.

Ты сейчас стоишь передо мною,

Но другие мысли у Тебя,

Может, завтра утро голубое

Оседлает мне горячего коня.

Может, там вдали, за полустанком,

Разгорится небывалый бой.

Потеряю я свою кубанку

С молодой кудрявой головой!

Ты сейчас стоишь передо мною,

Бросив сердцу и печаль, и грусть,

Может, завтра, в утро голубое,

Я уеду, больше не вернусь.

Мы пройдем по городам и селам,

Понесемся на рысях в галоп,

Я пройду с атакою веселой

На Кубань, Сиваш и Перекоп.

И когда пройдет война лихая,

Бой затихнет на границах стран,

Буду жив ли, я сейчас не знаю,

Может быть, умру от страшных ран.

Может, там, на милой на полянке,

Где ласкает ветерок траву,

Буду я лежать в своей кубанке,

Чуть засыпан в неглубоком рву.

Зарастет травой моя могила,

Не увижу голубого дня.

Кто расскажет, что со мною было

Коль забудешь, милая моя.

Це лише витримки з одного зі щоденників нашого земляка Бориса КОБЗIКОВА, який він вів під час війни.

Борис КОБЗIКОВ народився 28 квітня 1918 р. в Саратові у вчительській сім’ї. Батько Олександр Степанович працював інспектором, заввідділом освіти, мати Євгенія Георгіївна займалася вихованням дітей. Коли найменшій доньці виповнилось 9 місяців, раптово помер батько. Мати з трьома дітьми змушена була приїхати до м.Харкова, де жила її сестра.

1937 р. Борис закінчив Харківський технікум журналістики, працював відповідальним секретарем редакції газети «Стахановец» у Чернігівській області (за направленням). Згодом пере-йшов працювати вчителем російської мови та літератури.

1939 р. був призваний до армії. З червня 1941 р. до жовт-ня 1944 р. воював на Західному фронті: був командиром взводу, командиром батареї. 1943 р. отримав звання старшого лейтенанта 761 артилерійського полку резервного головного командування МКО СССР. За участь у Великій Вітчизняній війні був нагороджений двома орденами Червоної Зірки, багатьма медалями.

У жовтні 1944 р. після важкого поранення був звільнений у запас. Повертатися не було ку-ди – в Харкові квартиру розбомбили, сім’я скиталася по підвалах. Старша сестра Юлія під час війни познайомилася із молодим хлопцем із с.Кульчіївці Кам’янець-Подільського району, переїхала до нього та згодом забрала маму. Так важко хворий, худий і знекровлений хлопець з’явився на Кам’янеччині. Через місяць Борис КОБЗIКОВ уже працював директором школи в с.Боришківці, де викладав російську мову та літературу.

На все життя страшна війна залишила свій кривавий слід, інвалід (одна нога коротша на

2 см), страшні шрами на ногах, на тілі, але завжди веселий, усміхнений, добрий і вимогливий. 1948 р. Борис Олександрович закінчує Кам’янець-Подільський учительський інститут, 1955 р. – Київський державний педагогічний інститут. Тут же, в Боришківцях, зустрів свою до-лю – молоду вчительку історії Галину ТЕМIНСЬКУ, з якою в парі прожили все своє життя, виростили доньку Людмилу та сина Аркадія, дали їм вищу освіту, дочекалися онуків.

Ще й досі тепло згадують його уроки колишні вихованці. Кажуть, що з усіх предметів найкраще знали російську мову та літературу. А коли Борис Олександрович співав, здавалося, що все навкруги завмирало.

На людях завжди усміхнений, веселий, але тільки дружина знала, як ночами крізь сон кричав, стогнав, як боліли його фронтові рани. Здоров’я залишив на війні, а все, що мав, віддав людям. Тому так рано пішов від нас – майже 30 років тому.