П'ятница, 29 Березня 2024 р.
22 Листопада 2013

«СМОТРЕТЬ ХОРОШЕНЬКИХ»

Театр у Старому місті біля Вітряної брами. Згорів 16 травня 1918 р.Продовжуємо друкувати фрагменти з надзвичайно цікавої книжки «Подоль. Записки проезжего», виданої 1866 р. в Києві. Автор нотаток сховався за підписом «И-товъ». Попередні публікації вміщено в «ПОДОЛЯНИНІ» від 1, 8 і 15 листопада.

Полагаю, что в городе, как в губернском, есть присутственные места, свойственные всем губернским городам, следовательно, есть чиновники, что одни из них старшие, другие младшие. Одни живут очень хорошо, другим хотелось бы жить хорошо; и эти живут, перебиваясь день за день, но надеются… Те, которым жить очень легко, ездят друг к другу и различным приятным препровождением времени занимаются, дети и жены их сочиняют детские, карточные, музыкальные и иные вечера. На эти вечера приглашаются бедные артисты города, и артисты идут, потому что они в крепостной зависимости от капитала…

Есть здесь еще одна из неодушевленных принадлежностей, общая всем городам губернским – бульвар, где горожане гуляют; им необходимо гулять; но как бульвар очень мал и тесен, то гуляют по тротуарам рынка и почтовой улице; те, которые не могут гулять, т.е. отдыхать после трудов ходя, отдыхают, как и следует, сидя в клубе – есть и клуб; в нем выписывается несколько газет и играют в карты; газеты читаются мало, потому что всякий опасается прослыть политиком, но толстые журналы разбираются на дом членами, для дам…

Вот и все общественные удовольствия. По зимам до 1861 года бывали вечера в зале клуба, но когда обществу пришло не до пляски, некому стало танцевать, перестали даже играть в карты. Мысль, что таким образом общество поумнеет, бросив сперва невольно, а потом сознательно бессовестное препровождение времени – не утешала меня. Мне толковал один пессимист в утешение, что отсутствие карт заставит картежников говорить…

– Да ведь они молчат все равно, и не играют и не говорят: потому что вдруг говорить не научишься. Все, что они могут сказать, станет на четверть часа, что же делать целый вечер? Это безбожно!

– Ничего. Если кто и молчит, то думает.

– Да что он думает?..

– Ну, так будет думать, захочет думать, потому что недеятельное состояние невыносимо, даже привязанность к картам разрослась от жажды к деятельности, только белкиной в колесе, а все-таки деятельности… Будут думать!

– Как же! – отгрызался я со злостью!

– Да, – продолжал он. – Уже потому, что нельзя, чтобы все сидели молча: это неловко и странно; будут думать, о чем бы говорить. Наблюдайте теперь за беседующими, всякий занят мыслью что-нибудь сказать, и вот он думает, перебирает все, что накопилось в его голове, жалеет, что накопилось мало, досадует, конечно, на тех, кто проводит так время; но мало-помалу пробуждается самолюбие; ему хочется и самому сказать, хочется приобрести какого-нибудь материала… он слушает, и слушает со вниманием, что говорят… Понимаете ли вы это?

– Понимаю… да он-то не понимает.

– Ничего!.. Он запомнит, чего не поймет, и еще захочет похвастаться перед другим, который еще тупее, что вот и он может вступить в разговоры.

Ведь это главное. Ведь мы отвыкли, мы не умеем говорить, по милости, карт. Мы не можем часто защитить простой мысли: о чем мы говорим? когда мы говорим? если и читаем, то не говорим.

– Ну, кажется, такие личности и не читают.

– Конечно, мы взяли на выбор, самый осадок общества; но и тут посмотри, что случилось намедни. Забегает ко мне **; вошел и прямо за газету. Думаю: верно ему наврали какую-нибудь нелепость о производстве, так ищет поверить: человек никогда в руки газеты не брал.

– Что это? – говорю.

– Да, видите ли, еду к Г**, там всегда говорят о новостях (в карты не играют): стыдно болваном сидеть и хлопать глазами, не сказав самому какого-нибудь слова, а еще эта бестия Г** – нет, нет, да всегда и спросит: ну, как вы думаете, что из этого будет? А я что думаю? ничего.

– Но ведь это деспотизм, это варварство: пожилое поколение, выросшее на паролях и картах, без мыслей и разговоров, заставлять думать! Пусть молодежь не дремлет; но для того, чтобы она не спала, волновать старших – это безбожно…

– Без маленьких пожертвований невозможно, иначе выйдет то же самое…

Еще одно из общественных удовольствий – театр был почти закрыт, когда я проезжал. Городское население русского исповедания не могло поддерживать театра по малочисленности, польское не ходило. Напрасно позволяли директору давать одну пьесу по-польски, и он выставлял самые чувствительные пьесы из русских («Параша сибирячка» и т.п.), – места оставались пустыми, кроме мест для нескольких представительных особ города и военных; но и нам было не весело: театр помещен в каком-то здании из старинных пристроек к стене города, буфет тесный и ничтожный – очень скучно.

Есть и еще одно общественное удовольствие, которое удовольствием, впрочем, не называется. В праздничные утра, в хорошую погоду толпы мужчин и женщин переходят из костела в костел. Так как все шесть костелов и архиерейская церковь почти рядом, то это воскресное волнение делается очень заметным; прибавьте женоугодливый характер польской молодежи и можете представить беготню из костела в костел, и из церкви в костел – смотреть хорошеньких.

Разумеется, большинство ходит, потому что – праздники, особенно женщины, и можно не стесняясь удовлетворить религиозному чувству, а разнообразие и обилие костелов развивает наклонность к удовлетворению этой привычки. Оттого Каменец отличается некоторого рода пиетизмом, он набожен не только в женском, но и в мужеском поле, даже несколько ханжит, особенно в армянском населении. Из этого не следует, чтобы он был нравственнее или безнравственнее других городов; жители деревень, не привыкшие к этому, ездят в костелы очень редко и не вздыхают о них, а не безнравственнее городских жителей.