«САМОЕ ПЕЧАЛЬНОЕ В КАМЕНЦЕ»

Продовжуємо друкувати фрагменти з книжки «Подоль. Записки проезжего», виданої 1866 р. Попередні публікації подано 1, 8, 15 та 22 листопада.

В воскресенье город просыпается с утра, будто найдя себе занятие, будто попал на след гражданской деятельности, будто он и в самом деле живет, или к чему-то приготовляется, или готов и вот-вот начнет действовать. Рыночная площадь в несколько квадратных сажень заставляется возами, будочники накладывают в пустые возы навоз и мусор, крестьяне сбрасывают его, не признавая этого права и полагая, что город должен очищаться собственными средствами… Какой-то базарный захватывает себе право отсыпать и отсчитывать у торговок лук, картофель… С фольварков и окрестностей едут дрожки и экипажи с дамами. Горожане вычищены, выглажены, расходятся по церквям и костелам. Провели гимназистов русского исповедания в одну из маленьких приходских церквей. В прежнее время им позволялось посещать вместе с другими жителями архиерейскую и соборную церковь, но в последнее время водят в одну из церквей, где никого не бывает.

Подолия – сад… В таком случае Каменец можно назвать гротом в этом саду, гротом с едва растущим плющом и полуиссохшими деревьями. Все деревья в городе, как редкость, легко пересчитать и составить им именной список. Недалеко от дома губернатора – каштан, около пожарной команды липа, в Ивановском монастыре три дерева, да кукольный садик Бжезинского без деревьев, и то не для публики. О тенистом бульваре я уже говорил. Вот и все сады города для пользования жителей. Есть еще внизу, по берегу реки, около скал, из одной аллеи состоящий сад при больнице умалишенных Витта. Он принадлежал генералам, графам Виттам, потомкам каменецкого коменданта, а они подарили его городу.

Подольская губерния, как сказано в атласах, изданных для учебных заведений, имеет преобладающей болезнью сумасшествие. Между тем в больнице находится очень немного больных; между сельским народонаселением эта болезнь, быть может, реже, чем в других губерниях, да медицинская статистика еще и не проникает туда. Если между городским населением и высшим классом случаются примеры помешательства, то причины этого можно искать не в климате и почве, а в чем-либо другом… Присоедините расстроенное здоровье и истощенные силы в молодости – и нечему будет удивляться часто появляющимся маниям разных родов, тупоумиям, сумасшествиям и бешенствам, что в деликатности зовут часто в обществе рассеянностью, привычкой, характером, меланхолией. Общество возмущается только, когда безумие доходит до крайности, да и то часто называет его страстью. У большей части людей нет другого, высшего интереса в жизни, как любовная страсть, и около нее вертятся все действия их, все страдания и даже сумасшествие. Разумеется, очень грустно, что человечество придает такое важное значение простому физиологическому явлению. Только в недавнее время оно договорилось в лице своих лучших представителей до утешительных выводов, но массы сумасшествуют по-старому.

Из более выдающихся и заинтересовавших случаев в последнее время было самоубийство одной девушки, бросившейся с минарета, и самоубийство одного юноши, убившего в то же время не сочувствующую ему девушку.

В городе есть всегда одно ходячее сумасшествие (не на этом ли основании печальный вывод о характере преобладающих болезней на Подолии, но сколько блаженных и др. сумасшедших по другим городам!). Одно время постоянно виден был в городе некто Р., бывший помещик. Он был тих, говорил приятные вещи приезжающим и неприятные тем, кого преследовало общественное мнение – ему давали поручения, приглашали в деревни и выделывали с ним жестокие шутки, достойные сумасшедших (например, накладывали печати сургучом на некоторых частях тела). Мне рассказывал один случайно ночевавший с ним в комнате, в доме богатого пана. Сумасшедший разговаривал с ним и плакал, говорил, что понимал свое положение, но не мог придумать средств обойтись без их милостей и подачек.

Был еще капитан (так называли его); он часто представлял себя начальником, власть имеющим, но любил студентов, кричал на помещиков, был расположен к военным и становился во фронт.

В настоящее время есть тоже какой-то несчастный. Он не просит по трактирам и ведет себя в гордом уединении; большой патриот и религиозен, несчастие его только в том, что он беден. В прилично убранном кабинете это все сочлось бы эксцентричностью, оригинальностью.

Самое печальное в Каменце для попадающих туда русских душой и телом – это отсутствие бань. Это тем страннее, что город населен евреями, а поклонники талмуда обязаны мыться перед каждым шабашем; они и моются, но, кажется, не для того, чтобы мыться, а чтобы исполнить обряд. Для этой цели они имеют логовища, лишенные не только удобств, но и необходимого. Раздеваются в холодных сенях, тесных, грязных, на побросанной на полу соломе. Для народа бань, разумеется, тоже нет: потому что крестьяне, белящие так часто свои хатки, никогда не моются. Помещики берут ванны, но и то так редко, что можно сказать тоже не моются. Русские, т.е. старообрядцы, в своих посадах имеют бани и моются еженедельно, следовательно, дело не в невозможности иметь, а в желании. Говорят, что в старину были бани везде по деревням, но будто бы оказались болезни и их оставили. Как бы то ни было, но мысль попариться с дороги – должно оставить в Подолии.

К гадостям, не существующим в России, принадлежит отвратительное убийство собак, особенно привилегированными особами, называемыми гицелями. Я не буду описывать этих сцен варварского таскания железным крючком за бок живых собак, и потом добивания поленом… Дети, женщины смотрят на это. Когда-то Ризницкая улица (нині Довга. – О.Б.) была местом складки этих жертв. Ни на кого не производило это неприятного впечатления, так жители привыкли к гицельству.